 | |
КОНЧАЛОВСКИЙ П. П. _________ KONCHALOVSKIY PeterКончаловский Петр Петрович
1876-1956
|
Петр Петрович Кончаловский, русский живописец и художник театра, участник объединения "Бубновый валет", впоследствии Народный художник РСФСР, действительный член Академии художеств СССР, лауреат Государственной премии СССР (1943).
Родился в Славянске (ныне Донецкая область, Украина) 9 (21) февраля 1876 в семье помещика-предпринимателя.
Учился в академии Жюльена в Париже (1897-1898) (у Б.Костана и Ж.-П. Лорана) и петербургской Академии художеств (1898-1907) (у В.Е. Савинского, Г.Р. Залемана и П.О. Ковалевского). Испытал влияние В.И.Сурикова, который был его тестем, а также П.Сезанна. Жил преимущественно в Москве. Был одним из основателей общества "Бубновый валет" (1910).
Работал в жанрах натюрморта, пейзажа и портрета, творческая концепция близка кубизму и фовизму.
В 1920-е годы живопись Кончаловского смягчается, а начиная с 1930-х гг. все заметнее проявляются черты академического реализма.
В 1943 Кончаловский был удостоен Сталинской премии.
Умер Кончаловский в Москве 2 февраля 1956.
Работы П.П. Кончаловского находятся в ГТГ, ГРМ, во всех крупных музеях страны и за рубежом.
|
Купание красной кавалерии. |
Натюрморт с красным подносом. Первая половина 1910-х. Х.М. 66,8x88,5 см. Курская гос. картинная галерея им. А.А.Дейнеки, Курск |
Натюрморт. 1908. Х.М. 70x88 см. (Гос. музей-заповедник "Ростовский Кремль", Ростов, Ярославская обл.) |
Портрет Д.П.Кончаловского. 1909. Х.М. 109x77 см. (Гос. Владимиpо-Суздальский истоpико-аpх. и худ. музей-заповедник, Владимир) |
Гренада. 1910. Бум.Акв. 25x33,5 см.(Томский обл. худ.музей, Томск) |
Хлебы на синем. 1913. Х.М. 100x132. Кировский обл. худ. музей им. В. М. и А. М. Васнецовых, Киров. |
Натюрморт с с хлебами. |
Цветы. Дигиталис. 1910. Х.М. 64x42 см. Нац.галерея Армении, Ереван |
Натюрморт. Фрукты. 1911. Х.М. 73x58 см. Астраханская обл. картинная гал. им. Б.М. Кустодиева, Астрахань |
Портрет барона К.К.Рауша фон Траубенберга. 1911. Х.М. 129x108,4 см. Кировский обл.худ.музей имени В.М. и А.М.Васнецовых, Киров |
Семейный портрет ("сиенский"). 1912. Х.М. 226x290. ГТГ, Москва. |
Город. 1912. Х.М. 97,5x112 см. Гос.музей-заповедник "Ростовский Кремль", Ростов, Ярославская область |
Город Сиена. 1912. Х.М. 71x92 см. Астраханская обл. картинная галерея им. Б.М. Кустодиева, Астрахань |
Порт в Сиене. 1912. Х.М. 110x138. Ивановское объединение худ. музеев, Иваново |
Натюрморт с фруктами. 1912. Х.М. 69x86 см. Нац. галерея Армении, Ереван |
Кассис. 1913. Х.М. 81x99,5. Гос. Русский музей, Санкт-Петербург.
|
Агава. 1916. Х.М. 79x86. ГТГ, Москва. |
Натюрморт с бегонией. 1916. Х.М. 58,5x82,5. Томский обл. худ. музей, Томск. |
Портрет дочери в розовом платье. 1925. Х.М. 133x111. ГТГ, Москва. |
Натюрморт. 1916. Х.М. 110x87. Краснодарский краевой худ. музей им. Ф.А.Коваленко, Краснодар. |
Персики. 1919. Х.М. 63,5x79,5. Кировский обл. худ. музей им. В. М. и А. М. Васнецовых, Киров. |
Молодые дубки. 1923. Х.М. 80x91,5. Самарский худ. музей, Самара. |
Озеро Ильмень. 1925. Х.М. 64x119. Музей изобр. искусств Республики Карелия, Петрозаводск. |
Портрет Камушки Бенедиктовой на пестром ковре с игрушками. 1931. Х.М. 94x82,3 Костромской гос. объединенный худ. музей, Кострома. |
Портрет Хулиты Перекаччо. 1939. Х.М. 105x84,7. Нижнетагильский худ. музей изобразительных искусств, Нижний Тагил.
|
Аптека на Садовой. 1931. Х.М. |
Сирень в корзине ("Героическая"). 1933. Х.М. 79x104. ГТГ, Москва. |
А.Н.Толстой в гостях у художника. 1941. Х.М. 142x168. ГРМ, Санкт-Петербург. |
Автопортрет. 1943. Х.М. |
Сухие краски. 1913. Х.М.Бум. наклейки, печатные ярлыки. 105,6x86,6. ГТГ, Москва. |
Корзина с рябиной. 1947. Х.М. 79x95,5. Нац. галерея Армении, Ереван. |
Сирень в стеклянной банке. 1952. Х.М. 74x92. Музей изобразительных искусств Республики Карелия, Петрозаводск. |
Фотографии:
П. П. Кончаловский в своей мастерской. |
П. П. Кончаловский в своей мастерской.
|
"Бубновый валет", 1941 г. Рождественский, Лентулов, Кончаловский, Куприн, Машков, Осмеркин.
(Из книги воспоминаний Хвостенко Т.В.).
|
Выставки:
Из рукописи:
Нюренберг, Амшей Маркович (1887–1979). Одесса–Париж–Москва. Воспоминания художника.
Кончаловский
1922 год. Москва. Страстная площадь.
Зимний вечер. За синеющим окном метель, то утихающая, то усиливающаяся. Лежу в постели, укрытый шубой и украинским ковром. Простудился. Горит небольшая лампочка, затененная газетой. В комнате холодно. Лежу и мечтаю о дровишках, которых второй день не удается найти. Жена возится около буржуйки, тщетно пытаясь тремя отсыревшими томами Боборыкина растопить ее.
— Черти! Ничего горючего не оставили, — ругает она бежавших хозяев.
Сдержанный стук. Жена открывает дверь. Входит женщина средних лет. Живое лицо. Меховая шапка обвязана большим шарфом, в левой руке муфта. Шарф и муфта покрыты снегом.
— Я к вам, — говорит она.
— Слушаю.
Сбрасываю шубу и ковер. Усаживаю женщину.
— Меня послал к вам Муратов. Он уезжает в Италию. Чемоданы упакованы. Он просил вас написать статью о моем муже Петре Петровиче Кончаловском… Статья пойдет в журнал «Свирель Пана» и должна быть готова через два дня.
Она вынула из муфты несколько каталогов и протянула их мне.
— Вот вам подсобный материал.
— К сожалению, — сказал я, слабым голосом, — сил нет. Я простужен, выздоровлю, — напишу…
— Нет, дорогой друг, ждать нельзя. Петр Петрович вас очень просит…, и я вас прошу.
— Не могу, — повторил я, — шея побаливает. Невралгия…
Она быстро сняла с головы шарф, закутала мне шею и сказала с подчеркнутой дружелюбностью: «Так вам будет теплее».
— Спасибо! — пробормотал я сдавленным голосом.
— Муратов, муж и я вас просим.
— Хорошо, — сказал я, почувствовав, что вынужден буду писать статью. Меня охватило беспокойство — а вдруг не смогу написать. Провалюсь. Осрамлюсь.
С возрастающим чувством легкости она сказала: «Статья должна быть готова через два дня».
Ее лоб и щеки пылали: «Благодарю вас!» Быстрым, зорким взглядом она оглядела мастерскую, жену, возившуюся у буржуйки, меня — и протянула мне крепкую руку.
— Итак, через два дня я буду у вас.
Я понял, что после истории с шарфом произошло нечто такое, что не подчинялось моей воле. Я подал ей руку и сказал: «Хорошо».
Утром я достал дров и затопил буржуйку. В комнате было тепло и уютно.
Через два дня она пришла. Я передал Ольге Васильевне статью и шарф. Сердечно поблагодарил за шарф. Лицо ее порозовело. Она повторила:
— Вам спасибо от Муратова, Петра Петровича и Ольги Васильевны.
И ушла.
Статья была помещена в первом номере «Свирели Пана» в 1922 году.
***
Был в мастерской Кончаловского, на Садовой, во дворе. Кончаловский, пожалуй, самая яркая фигура среди советских художников. В нем счастливо сочетаются большой талант, редкое знание искусства и общая культура.
Кончаловский показывал мне среди других работ портрет Мейерхольда. Работа выразительная и живописная, но она написана в плане декоративного панно. И потом в ней мало внутренних качеств.
После Мейерхольда на мольберте появился портрет Фадеева, затем автопортрет, который понравился мне больше других работ. Во время осмотра пришла жена Кончаловского — Ольга Васильевна. Она сразу взяла тон опытного экскурсовода. Ее пояснения были насыщены профессиональными терминами. О муже она говорила ярко, живо и умно. Конечно, все у Пети носило характер высокого стиля, свидетельствовало об опыте и знаниях. Ей можно было простить семейный патриотизм. Потом Кончаловские показывали Пушкина.
— Всю голову переписал, — сказал Кончаловский.
Голова была непохожа, замучена и слишком перегружена поправками. После Пушкина смотрел натюрморты и пейзажи. Я заметил, что Ольга Васильевна хочет видеть в муже нестареющего новатора. «Приятно не чувствовать бремени возраста», — подумал я. Кончаловский боится приближения академизма, повторения того, что он уже делал и ревниво следит за всеми новейшими течениями живописи.
***
Творчество Кончаловского было проникнуто душевным жаром, оптимизмом и простотой. Пейзажи, портреты, натюрморты — все было согрето его большим сердцем.
Кончаловский долго и внимательно изучал природу, но никогда не был ее пленником. Он часто повторял фразу великого французского художника Делакруа: «Природа есть только словарь, где ищут слова, но никто никогда не придавал словарю значения, как сочинению в поэтическом смысле слова».
Весной, в 1921 году Кончаловский написал серию подмосковных пейзажей. Молодые дубовые леса с прудиками и мостиками. Показывая мне эти этюды, он с сияющим лицом сказал: «Лес, какие живописные дубки! Какие чудесные мостики. Влюбиться в них можно. Обязательно поезжайте в эти леса и попишите их. Осмеркину я тоже посоветовал…» Летом Кончаловский написал свое нашумевшее полотно «Миша, иди за пивом!». В этой работе Кончаловский показал себя как художник, умеющий легко и свободно решать большие декоративные панно. Он его написал быстро и смело.
Потом он взялся за натюрморт. Тут он развернулся во всю ширь своего большого таланта.
Он доказал, что натюрморту свойственны все психологические черты, которые художник показывает в пейзажах и даже в портрете. Он умел в натюрморты вложить свои сложные переживания.
Глядя на его натюрморты, зритель заражался душевным состоянием автора.
Никто у нас не умел с такой взволнованностью и темпераментом писать цветы, фрукты, овощи.
Когда Кончаловский брался за натюрморт, он был похож на фламандца или венецианца. Ему нужны были горы ярких южных овощей и фруктов и огромные полотна, на которых он мог бы показать изобилие земли и свою горячую, мощную руку. Любовь к натюрморту у него была настолько велика, что даже портреты он иногда решал в натюрмортном плане (портрет Алексея Толстого).
Интересно было наблюдать Петра Петровича, когда он писал пейзажи. Он сливался с ними до самозабвения.
Вид леса, парка, дремлющих лип или кленов приводили его в состояние такого глубокого забытья и самоотрешенности, что он утрачивал ощущение времени.
Часы наедине с природой он считал часами счастья.
— Как хорошо, — говорил он вдохновенно, — когда я стою перед укрепленном на мольберте холстом и страстно, будто опьяненный, вглядываюсь в волнующую сердце глубину пейзажа! Небо розово-желтое, облака нежно-сиреневые, а деревья — синие. Хорошо вписать в такой пейзаж несколько фигур в движении. Не отрывая глаз от чудесного видения, ударяю кистью по приковывающему душу холсту…
В 20-х годах была написана одна из лучших его вещей — «Автопортрет с женой». Работа, навеянная Рембрандтом. Написана она в станковом плане. По стилю, крепости живописи, по богатству цветовых отношений и волнующей фактуре — это одно из лучших произведений Кончаловского.
***
Колорит в творчестве Кончаловского играл выдающуюся роль. Он знал, каким колоритом можно достигнуть цветовой выразительности в той или иной работе. Его палитра никогда не теряла цветовой силы. Его синие, желтые, лиловые, оранжевые и зеленые краски были до предела насыщены. Он изучил законы градации цвета и великолепно ими пользовался.
Кончаловский писал густо и широко. Обработке поверхности полотна он уделял большое значение, понимая ее эстетическое и психологическое значение. Мазок передавал состояние художника — его темперамент, возбужденность. Размер мазка должен быть пропорционален величине картины. На расстоянии он должен способствовать оптической смеси разобщенных красок.
Дело не только в форме и красках картины, но и в ее фактуре. В ее красочных слоях, подкладках и лессировках, в ее мазках, в их характере и движении — во всем этом художник передает свои мысли и душевное состояния.
Рембрандт хорошо знал смысл и значение фактуры и широко пользовался ее богатыми возможностями. Для примера обратимся к его величайшему шедевру «Блудный сын». Вспомните, как написан сын. Его лицо, прячущееся в складках отцовской одежды, и ноги, натруженные в долгой ходьбе, распухшие и запыленные ноги! Лицо сделано почти эскизно, обобщенно, а ноги написаны портретно, как руки отца.
В картине два психологических центра: всепрощающие руки отца и ноги раскаивающегося сына. Руки написаны деликатно сдержанными напряженными мазками, великолепно передающими внутренний душевный мир отца, а ноги сделаны несколькими плотными слоями. Несомненно, что многие психологические эффекты великим мастером достигнуты здесь фактурными средствами.
Конечно, Рембрандт в своих работах не преследовал одних живописных идей, но он, несомненно, широко ими пользовался.
Также много внимания фактуре уделяли такие великие художники, как Курбе, Домье, Репин, Суриков и Ван Гог. Их имена в истории живописи будут связаны не только с гуманитарными, революционными, но и формальными завоеваниями. Их работы передают зрителю не только мысли и сердце художника, но и его эстетические радости: краски и красивую поверхность.
Свои смелые, густые мазки Кончаловский клал мягко, без излишнего нажима, подчеркивания. Он ни разу не повышает голоса, ни разу не ведет роли на жестком жесте, на крике… Зрителя он нигде не подводит к пределу своих сил.
В историю русской живописи Кончаловский вошел как лучший натюрмортист. Все его ученики и последователи на всю жизнь сохранили привитые их учителем любовь к натюрморту. И если вы теперь на выставках встречаете большое количество натюрмортов, любовно, живописно и темпераментно написанных, — то это, несомненно, влияние вождя «Бубнового валета».
Из рукописи:
Нюренберг, Амшей Маркович (1887–1979). Одесса–Париж–Москва. Воспоминания художника.
Кончаловский и его окрестности
Большое влияние на развитие советской живописи оказала художественная организация под названием «Бубновый валет». Это название было придумано Кончаловским как протест против эстетских названий других художественных организаций.
Было время, когда наши искусствоведы (особенно музейные) считали живопись бубнововалетистов формалистской и даже мелкобуржуазной и вели с ними жестокую и нелепую борьбу. Много нервов они попортили Кончаловскому, Машкову, Фальку и другим членам этой организации.
Ярким примером их метода и стиля борьбы могут служить аннотации, которые музейные работники вешали около работ бубнововалетистов.
В Третьяковке под великолепным живописным натюрмортом Кончаловского висела надпись: «Капиталистическое искусство наслажденческого периода», а под работами Фалька (они, как потенциально опасные, находились в запаснике) висела надпись: «Живопись эпохи загнивающего капитализма».
И такие юмористические надписи считались в музее марксистскими. Подобные аннотации вызывали смешанное чувство стыда и горечи.
***
Наступит время, оно уже близится, когда все участники «Бубнового валета»: Кончаловский, Машков, Лентулов, Фальк, Куприн, Осмеркин, Рождественский, Древин, Удальцова — будут признаны большими мастерами нашей советской живописи. Наши искусствоведы будут вынуждены признать большой творческий вклад, внесенный бубнововалетистами в советское искусство, и не оспаривать его новаторский стиль. Все у нас поймут, что они стремились к искусству высокого стиля, к искусству, ведущему к новому реализму.
Я привел имена группы талантливых и трудолюбивых художников, которые были связаны, несмотря на их различные творческие черты, одними идеями и методами, стремлением в своем творчестве отразить нашу действительность. Художников, боровшихся против установившихся академических канонов и трафаретов, против штампованной банальной эстетики.
***
Творчество Кончаловского можно разделить на три периода. Первый период (десятые годы) — самый типичный для «Бубнового валета». Время ярких, ударных композиций и бурных красок. К этому периоду относится наиболее декоративный цикл его полотен.
Второй период — переходный. В этот период краски Кончаловского начинают приобретать характер цветовой ценности. Форма строится по принципам Сезанна — шар, конус, цилиндр, прямые и круглые линии.
Фактура становится более крепкой и станковой. К этому периоду относится много редких по своей силе и насыщенности полотен.
Третий период — наиболее станковый. Письмо становится более тонким, деликатным. Исчезают декоративные эффекты, отношения цветов приобретают более продуманный характер. Композиция становится строгой. Ничего случайного. Картина приобретает более ритмичный и пластичный характер.
Последний период у Кончаловского наиболее яркий и сильный.
Определенно ощущается умный глаз, глубокое знакомство с богатой палитрой. Его «Сирень», «Яблоки», « Цветы», «Птицы» — лучшие натюрморты в нашей советской и русской живописи. С последним периодом связаны и небольшие полотна, тщательно обработанные. В них уже совершенно отсутствуют следы «Бубнового валета». Чувствуются индивидуальное постижение природы и ясно намеченный путь к реализму. Такой поворот свидетельствует о свежести ощущений и творческом росте художника.
Несомненно, что знакомство большинства современной молодежи с новой живописью прошло под влиянием его искусства последнего периода. Являясь культурным и опытным педагогом, он сумел свои знания привить многим горячим последователям нового искусства.
***
Однажды Кончаловский в беседе со мной пожаловался, что его не печатают.
— Ни в один художественный журнал, — сказал он мрачно, — меня не пускают. Я никому не нужен. Очевидно, я стал одиозной фигурой.
— Сильно преувеличиваете, Петр Петрович, — сказал я, — Вас хорошо знают и великолепно помнят. И ценят. Просто… некому о вас писать. Чтобы убедить вас в неправоте — напишу о вас статью и напечатаю ее в журнале «Творчество», где я работаю.
— Не напечатают, — процедил он.
— Напечатают. Успокойтесь, Петр Петрович!
Через три дня я сидел у редактора «Творчества» и читал ему статью о Кончаловском.
Редактор Осип Бескин равнодушно и рассеянно слушал меня. Когда я кончил читать, он, чтобы не быть на поводу у малодушия, вяло сказал мне:
— Оставьте статью. Подумаю. Позвоню вам.
Прошла неделя, но никто из редакции мне не звонил. Чтобы вселить бодрость в сердце Кончаловского, я ему сказал, что статью изучают.
— Не напечатают. Вы хотите, чтобы я был мужественным, но у меня нет веры в борьбу.
Неудача с моей статьей повергла Кончаловского в недоумение.
— Не понимаю,— раздраженно сказал он, — Бескин любезный и безукоризненный человек. Относился ко мне всегда хорошо. Правда, что-то в моем творчестве ему не нравилось, но это не играло в наших отношениях большой роли. Как-то мне, иронично улыбаясь, сказал: «Вы, Петр Петрович, художник талантливый, оригинальный, но чересчур левый. Вам нужно немного поправеть, и вас будут печатать во всех журналах. Все дело в этом. Уверяю вас!».
И, погодя, добавил:
— Этот редактор хорошо знает цену совести.
— Но ведь это просто глупость. Выступающая во всем блеске глупость!
***
Я решил не сдаваться и продолжать бороться за Кончаловского. Сходил в редакцию «Советского искусства», где я изредка печатал небольшие статьи, и предложил редактору Наталье Соколовой организовать выставку последних работ Кончаловского с моим небольшим докладом. Наталья Соколова согласилась. В течение одного дня мне удалось с сыном Кончаловского Мишей развесить в помещении редакции около 50-ти работ. На выставку пришли преимущественно молодые художники. Их было много. Они внимательно рассматривали каждый этюд. Чувствовалось, что живопись Кончаловского им очень нравилась. После открытия выставки я прочел небольшой доклад. Выступил только один человек — неожиданно пришедший, известный враг Кончаловского Александр Герасимов. Он пришел доказать, что без фотографий сейчас обойтись нельзя.
— Даже расхваленный здесь Кончаловский, — сказал он раздраженно, — писал Пушкина и Лермонтова, также пользуясь фотографией.
Кто-то из молодых ему ответил, что «пользоваться можно, но смотря в какой мере и степени».
Выставка и доклад прошли удачно. В газете «Советское искусство» был дан небольшой, но доброжелательный отчет об искусстве вождя «Бубнового валета».
Кончаловский был доволен. Опять стал улыбаться, шутить.
***
Спустя неделю Кончаловский мне позвонил.
— Приходите в среду на ужин, — сказал он. — У меня будут гости. Оперные артисты из Ленинграда. Скучно не будет.
В среду вечером я был у вождя «Бубнового валета». Вечер прошел весело и интересно. Особенно после вина. Гости пели оперные арии (пели лучше, чем на сцене, так как не было дирижера). Хозяин дома также охотно расходовал свой жар и пел под сурдинку арии из Бориса Годунова. Гости были удивлены.
— У вас замечательный музыкальный слух, Петр Петрович! И великолепная память! — без лести говорили они ему.
Потом пошли хмельные тосты. Неожиданно Кончаловский поднял бокал с красным вином и весело сказал:
— Я пью за человека, который меня вновь открыл.
Все мы насторожились.
После полуминутного молчания он встал и громко назвал мое имя и отчество.
Ленинградские гости начали меня внимательно, с расширенными зрачками разглядывать.
Я растерялся.
Не знал, как отреагировать. Потом, овладев собой, сказал:
— Это гипербола! Самая настоящая дружеская гипербола! Я делал только то, что должен делать каждый верный и любящий вас друг.
— Расскажите, — обратились ко мне артисты, — как работает Петр Петрович.
Я рассказал.
***
В 1955 году у Кончаловского был инфаркт. После инфаркта он прожил год. Умер он в 1956 году в больнице от общего склероза. Умер во сне.
Спустя два года умерла его жена, дочь Сурикова — Ольга Васильевна.
Об этой замечательной русской женщине следовало бы написать отдельную монографию. Человек редкой, легендарной самопожертвенности. Все свои умственные и душевные силы, до последнего грамма, Ольга Васильевна отдала мужу, его творческой жизни. Характерная черта этой женщины. Когда лечившие ее врачи старались спасти ее от грозившей смерти, она им, уже слабым голосом, говорила:
— Не спасайте меня… Я иду к Пете…
***
В 1957 году в помещении Академии была открыта посмертная выставка работ Петра Петровича Кончаловского. На выставке были представлены все его творческие периоды. Искания и достижения. Работ было свыше двухсот.
Выставка производила сильное впечатление. Народу было много. Чувствовалось, что люди приходили на выставку, как на праздник. Что они здесь ждали радости и душевного покоя.
Зрителям стало ясно, что перед ними выдающийся мастер современного реалистического искусства. Примечательно, что на обсуждении его творчества все выступавшие: старые, молодые художники, искусствоведы и художественные критики в один голос говорили, что перед нами большое историческое явление — показ искусства советского классика. И что Кончаловский — первый классик.
— Как жаль, — подумал я, — что на выставке не было автора этих больших и малых полотен. Он был бы очень рад услышать все то, что говорили о его творчестве.
|
Copyright © МАСЛОВКА - художники, картины, биографии, фотографии. Живопись, рисунок, скульптура. 20-й век Все права защищены. Опубликовано: 2007-03-30 (60183 Прочтено) [ Назад ] |
|
|
